«Мы решили: если совсем туго придется — встаем в круг, выдергиваем чеку и взрываемся»

Данила Шашков с первых дней спецоперации был в гуще событий — в составе разведгрупп участвовал в наступлении на Киев. Вернувшись после окончания контракта домой, он стал принимать активное участие в жизни Миасса.

— Данила, сразу же после колледжа вы поступили на службу по контракту. Почему потянуло в поля? С детства предпосылки были?

— Пока в школе учился, хотелось работать в пожарной службе либо в полиции, но, когда узнал размер зарплаты, желание пропало. Были мысли малым бизнесом начать заниматься, но дальше задумки так и не ушло. В итоге все-таки на госслужбу поступил.

— Почему именно контракт?

— Мне предложили контракт на два года, я подумал, почему бы и нет. Сначала в Озёрный съездил, в роту спецназа. Чтобы туда попасть, нужно год отслужить в комендантской роте, а я говорю: «Меня так не устраивает, надо сразу». После предложили в разведроту 90-й танковой дивизии на снайпера. Служил разведчиком-снайпером, потом перевели на старшего разведчика. Перед СВО писал рапорт на командира отделения.

— В декабре 2021 года уехали в командировку. Сразу после нее отправились на СВО?

— В командировке я проводил разведку вдоль границы. Необходимо было оценить ситуацию и понять, где лучше колонна пройдет. Не хочется, чтобы это прозвучало как-то сверхкруто, но, если бы не мы, колонна не прошла бы. От того места, где мы дислоцировались, до границы с Украиной — одни болота и завалы. То бишь, если гусянка еще пройдет, то «Урал» уже нет, он не переломит эти деревья в принципе. На протяжении недели мы жили в машине, на которой проводили разведку, ночевали в деревнях, потому что уже не было возможности вернуться обратно в расположение.

Семья тогда писала в соцсетях, что как будто что-то готовится, а я им отвечаю: «Да нет, быть не может!». Потому что рассказывать, естественно, никому нельзя было, чем я занимаюсь. Дня за два-три до начала СВО нас строят, объясняют ситуацию и спрашивают, есть ли желающие отказаться? Но на то мы и разведка — никто не отказался. Экипировались, подготовились, все проверили и ждали команды.

— Как родные восприняли, когда узнали, что вы находитесь на СВО?

— Да не знаю, если честно, как тут вообще можно реагировать. Все были в шоке. А что они сделают? Время назад не отмотают, ничего не решат. Ну погоревали, побились в стенку кулаками… Даже не могу представить, как я бы чувствовал себя на их месте, хотя и повидал многое.

— А как отреагировали друзья?

— Со многими перестал общаться.

— Они оказались по другую сторону?

— Нет, они на стороне России, но от них идет критика… А я это тяжело воспринимаю. Понятно, что есть определенные проблемы, причем во всех сферах. Но я не бегаю и не кричу об этом на каждом углу, и не потому что мне что-то будет за это, нет, у нас свободная страна. Просто многие ребята погибли, и говорить, что они «пошли непонятно куда и непонятно зачем»… неприемлемо. Часто и про меня самого так говорят, но я знаю, что все делаю правильно. Чем дальше люди от линии боевого соприкосновения, тем больше не понимают, что вообще происходит, будто в другой реальности живут. Да, каждый вправе высказывать свое мнение, но все должно быть в меру. Есть красная линия, которую нельзя переходить.

— Когда пересекали границу, встретили сопротивление?

— Мы сразу же не смогли продвинуться, не получалось пересечь минные поля. С разных флангов проводили разведку, смотрели, где можно зайти. В итоге 24 февраля на границе простояли, потом нашли другой путь, и через погранзаставу зашли утром 25 числа. Но перед этим ночью мы уходили на доразведку местности. Есть буферная зона — серая, она между нашей и украинской погранзаставами. Нужно было пройти всю буферную зону с приборами ночного видения. Часа за четыре мы справились, перебежками прошли туда и обратно — краями дорог, опушками леса… посмотрели, сколько человек на погранзаставе. Вернулись обратно и рано утром уже зашли, территория была подготовлена.

Заходили с боями. За машинами шла километровая колонна, которую мы, разведчики, вели по специальным картам. Ориентировались, куда нам нужно повернуть, зная примерное направление на Киев, минуя какие-то деревни, поля, лесополосы. Было много засад, в которых как раз и погибли первые ребята.

Самое страшное началось под Черниговом. Мои армейские друзья Никита Берсенёв (позывной — Берс), Николай Железняк и Алексей Ютуков погибли в засаде. Два механика-водителя и начальник разведки были ранены. Когда я наконец вышел на связь, сказал жене, что все в порядке, все живы-здоровы — не хотел волновать. Жена Берса спрашивала, как там Никита? Я отвечал, что его с другой группой отправили, у них связи нет, а он уже двухсотый лежит… Потом конечно пришлось сказать правду, но тяжело было. 6-го марта мы наших двухсотых отправили в Россию, но, как нам потом рассказали, по дороге нацисты напали, взорвали машину и сожгли всех.

Мы на самом деле с Берсом в разных группах были. Как-то раз встретились, и я у него спрашиваю: «Как думаешь, когда спецоперация закончится?». — «Я думаю, дня через три…». И ровно через три дня, 2 марта, СВО для него действительно закончилась, он погиб практически в это же время, с разницей в час-полтора. Я тогда предположил, что от десяти дней до двух недель продлится спецоперация. Как раз через десять дней началась заваруха под Киевом, где мы чудом выжили.

— В каких боях участвовали?

Направление у нас было киевское. Самая крайняя точка перед Киевом, если на карту смотреть, — Бровары. Мы там бились со всеми, начиная от теробороны и заканчивая наемниками. Но в какой-то момент поступил приказ возвращаться назад. Жалко, обидно, досадно. В процессе наступления очень близкие люди погибли, мне до сих пор очень тяжело это дается.

— Команда назад поступила, когда собирались мирное соглашение подписывать?

— Да. Мы были в шоке. Какой назад? Мы в восьми километрах от Киева. Если на ближайшую высоту заехать, проехав через деревню километра три, киевский мост виден. Вот он, уже руками можно пощупать. Да, тяжело было бы, и не факт, что сразу дошли бы до Киева, но линию фронта еще дальше сдвинули бы — это главное.

От России до Киева по нашему маршруту примерно 340 километров, и мы прошли этот путь практически в одиночку, без тыла. У нас не было связи какой-то навороченной, не было достаточного количества боеприпасов, приходилось экономить — вместо очереди из трех-четырех выстрелов делать по одному.

Где поближе к России — там нам вообще раз плюнуть было. А вот ближе к Чернигову уже тяжело, чувствовались давление, натиск, постоянная артиллерия. Кино! Если посмотреть какой-нибудь фильм о современной войне, где-нибудь в Ираке, например, или Афганистане, в точности то же самое было. 8 марта мы базировались в деревне, проводили зачистки. Штурм. Мы как разведчики опять во главе колонны. Для понимания: первой в колонне должна идти бронированная техника, танк, например. А у нас ехала мотолаба (МТ-ЛБ), у нее толщина 14 миллиметров, то есть бронебойная пуля пробивает. Едем, а вокруг гремят взрывы, и мы видим, как украинцы через дорогу перебегают, то есть это все прямо в шаге от тебя происходит. Приходилось спешиваться, занимать оборону и отстреливаться. Потом на время смотришь — блин, поджимает. Обратно на броню садишься и едешь.

— Как шли бои под Киевом?

— Кошмарно. Чтобы выйти на трассу Киев — Чернигов, ехали по лесу. Командир, который впереди ехал, вовремя услышал выстрелы, дал команду остановиться, и тут прямо по дороге, метрах в 20-ти от нас, арта стелет. Несколько человек, которые ехали впереди, сразу погибли, мы уже не могли их спасти… Начали продвигаться дальше, и только на трассу заехали — началось «веселье». Голову поворачиваешь — ракета пролетела, тут взрыв, там взрыв, ты куда-то бежишь, отстреливаешься и ищешь место, где занять позицию. Еще при этом всем пытаешься сориентироваться, чтобы своего не застрелить.

Очень много ребят погибло. Как мы живы остались — не понятно вообще. Мы ведь первые шли, наткнулись прямо на линию обороны — лоб в лоб. У одного нашего сослуживца сердце остановилось, он просто испугался и умер по дороге.

Свернули с трассы и начали немного откатываться, чтобы совсем уж нас не разбомбило, а наш товарищ смотрит на небо и говорит: «Байрактар!» (турецкий ударный БПЛА). И тут происходит взрыв, мы так и не поняли, от байрактара он был или от джавелина (американский переносной противотанковый ракетный комплекс). Ракета летит четко в двигатель, все, кто в машине, слава Богу, живы, но тяжелые трехсотые были… Нас всех поскидывало, ничего не слышу, не понимаю, что происходит. Еще автомат остался на броне, отполз уже, потом вспомнил, возвращался обратно за ним. Затем мы к раненым ребятам побежали, всех повытаскивали.

— Откуда такое равнодушие? Страх за свою жизнь?

— Страх, да. Но что удивительно, к нам подъехал Лёха Кукин. Не знаю, откуда он родом, но перевелся к нам служить в разведку еще до СВО. Служил плохо, постоянно где-то прятался, пил, показывал себя с ужаснейшей стороны. Мы его перед СВО перевели в другое подразделение. И вот он вместе с каким-то товарищем к нам подъехал, даже не знаю, откуда он взялся вообще, но они нас забрали. Небольшая ремарка: они вдвоем доехали на машине, без сопровождения, безо всего — 340 километров!

Лёха погиб при спасении наших разведчиков. Я не был свидетелем этих событий, он служил в зенитно-ракетном батальоне, мне потом рассказывали ребята, которые сейчас уже, к сожалению, тоже погибли. Начался обстрел, стали эвакуироваться, а машин нет. Тут подъезжает Кукин, всех грузит и увозит. А у него бэха (БМП) даже без пушки была — удивительно, как он доехал. Одного парня, который не успел эвакуироваться, тяжело ранили, Лёха спешился, подбежал к нему оказать помощь. И тут их накрывает артиллерией. Пацан, который под Лёхой лежал, выжил, а Лёха погиб.

Я сейчас многие вещи анализирую… Не надо смотреть на тех, кто понты колотит, это все фарс, ни о чем. Лёха Кукин — вот кто крутой. Теперь лично для меня он — пример достойного человека.

— Тяжело было отступать? Когда уже практически дошли до Киева, столько людей погибло…

— Непросто, да… Я даже стараюсь не думать об этом. Но считаю, что ничего не бывает напрасно. Кто бы что ни говорил, первое время был ад. Много квадрокоптеров, беспилотников появилось… У нас их в таком количестве не было. Стрелковые бои доходили до семидесяти метров — только высунешься, плечо вытащишь, сразу попадут.

— Сейчас, наверное, и наемников уже не так много…

— Все равно хватает, конечно, но в первое время было хуже. Последний бой у нас был с батальоном имени шейха Мансура (организация признана террористической и запрещена в России). Это украинское формирование чеченцев и дагестанцев. Бой с ними я как вчерашний день помню, был неравный поединок. Они, кстати, в Интернете потом рассказывали, что нас победили, хотя на самом деле у нас даже ни одного трехсотого не было. Нас было человек пятнадцать, два танка, все остальные — разведчики, это как раз, когда мы разделились под Киевом. Их было около 30-ти. Наш танк сразу поразили, но экипаж успел выбраться. Слышали, как они кричали «Аллаху Акбар!», и прямо аж перекручивало внутри все. Понимали, что если попадем в плен, то нас 100 процентов пытать будут. Во-первых, мы разведчики, у нас вся информация, во-вторых, у них сущность такая. И я бы не хотел остаться без головы. У нас получилось проскочить, немного обойти их, оставалось самое сложное — поразить, чтобы они откатились назад. Мы с ребятами решили: если совсем туго придется — встаем в круг, выдергиваем чеку и взрываемся. К счастью, обошлось. Начальство нас даже похвалило — 15 человек деревню отбили!

— А как мирное население относилось к российским военнослужащим?

— Очень много противников, кстати, под мирными жителями скрывалось. Идешь мимо дома, на заборе написано «люди», а внутри — кто его знает? Мы называли это дезинфекцией: стучишь — не открывают, перелазишь через забор, заходишь, смотришь, есть ли оружие, не прячется ли кто. И так каждый дом проверяли. В то время как раз в Интернете писали, что русские дома обчищают, телевизоры и унитазы выносят. Глупость, конечно. Зачем нам этот унитаз? Да и куда его, в рюкзак пихать?

Под Киевом нас ждали — село Браница, город Бровары и другие… Там остались люди, которые не захотели покидать свои дома, и они искренне радовались российским военнослужащим.

— С однополчанами, которые остались в живых, поддерживаете связь?

— Да, осталось около 10 ветеранов-сослуживцев. Абсолютно со всеми держу связь. Ежегодно собираемся вместе ко Дню военного разведчика.

— Как думаете, сейчас нужно до конца идти? Нам уже в который раз предлагают временное перемирие…

— Абсолютно точно нужно идти до конца, гнуть свою линию. При этом необходимо, чтобы все россияне — не важно, на фронте они или в тылу — сплотились и работали на благо Родины и достижения нашей общей цели.

С молодежью, бывает, разговариваю на эту тему, они мне что-то против говорят, спрашиваю: «Если маму обидят, пойдете заступаться?». — «Конечно». — «Вот и с Родиной так же».

— Потрясения, которые вам довелось пережить, ни для кого не проходят бесследно… Произошла ли переоценка ценностей?

— Сложный вопрос… Мировоззрение перевернулось точно. Я же в армию служить пошел в 20 лет, во время СВО мне было 21-22 года. Пришлось резко повзрослеть. Многие вещи, которые представляли какую-то ценность, сейчас для меня не более, чем шелуха. Раньше хотелось заработать денег, понятно, что без них не проживешь, но теперь это не в приоритете. Понял, что главное — семья. А деньги… сегодня они есть, завтра нет. Да и чем богаче ты становишься, тем больше оскотиниваешься.

После СВО само мышление изменилось. Но тут уже больше профессия разведчика роль сыграла. Теперь в мирной жизни я моделирую разные пути развития одной и той же ситуации. Прежде чем что-то сказать, предложить или сделать — 100 раз все проанализирую. В 20 лет я бы сказал: «Пофиг, делаем вот так». Сейчас я больше других понимаю, что любое действие имеет последствия, не разбрасываюсь словами направо и налево.

Сейчас Данила работает тренером по каратэ и обучается в Челябинском Государственном университете по специальности «менеджмент в индустрии спорта и туризма». Директор центра военной подготовки «РУСЪ», активно занимается общественной деятельностью. Подробнее о том, как сложилась его жизнь после СВО, читайте в нашей следующей публикации.