Маленький город — это не всегда маленькие и незаметные люди. Скорее, наоборот: в провинции яркие, неординарные личности становятся еще более яркими.Миассу повезло: на его небосклоне в разные годы сияло много «звезд». Одна из них — доктор Георгий Константинович Маврицкий.
Знаменитый на всю губернию
Согласитесь, иногда мы говорим о комто: «Знаменитый, выдающийся…» ради того, чтобы приукрасить действительность, придать ей больше значимости, чем оно есть на самом деле. Но к Маврицкому (на снимке внизу) это никак не относится.
Доказательство?.. Пожалуйста.
В городском краеведческом музее хранятся воспоминания с неразборчивой подписью (есть подозрение, что писал их сотрудник Ильменского заповедника Антон Скаруцкий, о котором «МР» уже рассказывал читателям), которые начинаются с достаточно красноречивого факта: «Зимой 19161917 гг. я учился в Челябинске. Страдая неврозом сердца, обратился к врачам. Узнав, что я из Миасса, они сказали: «Что же вы обращаетесь к нам, когда у вас в Миассе есть знаменитый на всю губернию врач Маврицкий?..»
И далее автор описывает свои первые впечатления от «знаменитого на всю губернию» врача: «Это был высокого роста мужчина в очках и с рыжеватой бородкой клинышком. Взор его серых глаз был проницателен и суров, говорил он громко и резко. Выговор окающий, как у волжанина. Однако
под внешней суровостью скрывалась добрая и отзывчивая душа, готовая помочь каждому. Частенько он ругал своих пациентов, но они никогда за это на него не обижались. Он был первоклассным хирургом, настоящим виртуозом своего дела, и число спасенных им жизней исчислялось сотнями».
«Дай Бог нам побольше таких…»
Да, Маврицкий на самом деле был не только доктором высочайшего класса («искусный хирург, талантливый диагност, врач широкого профиля» — так принято характеризовать его), но и человеком большой души.
Местная газета «Казак» 15 января 1911 года поместила заметку о нем под названием «Редкое явление», где, в частности, писала: «Недавно к нам в Миасс назначен сельским врачом г. Маврицкий, неутомимый труженик, работающий по 16 часов почти беспрерывно.
Помимо этого, врач Маврицкий — редкой души человек, добрый, отзывчивый к каждому мужику, интеллигенту ли, доступный всем и каждому и, как довольно редкое явление, бессребреник, то есть положительно ничего не берет за свои труды, кроме заслуженного им жалованья. (…) Он лечит не только лекарствами, но и словом, его наставления полны горячей любви к больному. (…)
Дай Бог нам побольше таких врачей, ибо народу нужны не модные врачи в изысканных костюмах, роскошных фраках, модных галстуках, цилиндрах и перчатках, врачиаристократы, барины, а нужны врачи доступные, простые, добрые, отзывчивые».
Написано самой жизнью
О профессиональной и общественной деятельности доктора Маврицкого можно писать бесконечно. Коечто известно и о его личной жизни: после смерти жены Георгий Константинович остался с тремя сыновьями на руках и спустя время женился второй раз, на московской докторше Лидии Константиновой.
Но мало кто знает, что старший научный сотрудник краеведческого музея Дарья Баннова располагает копией уникального документа — дневника Лидии Васильевны, которым поделилась с нею правнучка Константиновой.
Этот дневник — история большой и красивой романтической любви. Есть ли подобные примеры чистых отношений в нашей сегодняшней жизни?.. Не знаю. Хочется думать, что есть.
Записки молодой москвички частично приоткрывают перед нами и жизнь Миасса начала 20х годов, и России в целом. Вы не найдете здесь накала драматических страстей, но искренность автора заставляет вспомнить Тургенева и его цельных, чистых и сильных духом героинь.
Давайте и мы перелистаем страницы романа, написанного самой жизнью. Уверяю вас: вы не сможете оторваться от него, пока не перевернете последнюю страницу…
На борьбу с тифом
«В 1919 году, после окончания военных действий, все внимание было обращено на ликвидацию эпидемии сыпного тифа,— писала Лидия Васильевна Константинова. — Из Москвы целыми пачками отправляли врачей, главным образом молодых и здоровых, на борьбу с тифом. Поэтому я нисколько не удивилась, когда 1го декабря и меня вызвали в наркомздрав для получения командировки. Оформлялась я долго, и лишь 22 декабря поезд повез меня в Челябинск.
Почему именно туда? Видно, здесь была рука судьбы. В наркомздраве спросили: «Куда бы вы хотели ехать: в Пермь, Вятку или в Челябинск?»
Все города были для меня одинаково чужды, но принимая во внимание то, что недели три назад в Челябинск были направлены мои товарки, я выбрала Челябинск. Это была первая предпосылка к моему замужеству».
Начальный этап лапоратомии в Миасской лечебнице. Операцию делает доктор Георгий Маврицкий.
От Москвы за два месяца…
«В то время пассажирские поезда еще не ходили, а только санитарные — и то без всякого расписания, так что ехала из Москвы до Челябинска с 22 декабря 19го года до 3го февраля 1920 года, то есть 44 дня.
Как раз в эти дни в Челябинский облздрав поступило требование на врача из районного центра Миасс. Неделю назад там умерла от сыпняка женщинаврач, остались одни только фельдшера, а эпидемия разрасталась.
Заведующий облздравотделом доктор Моделевич предложил мне ехать в Миасс. Очень расстроило меня это назначение. Ехать в какойто «Миасский завод», как раньше называли этот город, мне было прямо страшно.
«Поработаете там до весны, а весной мы сами вас перетянем сюда в детскую больницу!».. Пришлось согласиться».
..А до Миасса за два дня!
«С болью в сердце ехала я на подводах из Челябинска в Миасс. На этих подводах везли медикаменты в миасскую аптеку и сопровождал их молодой аптекарь Кац, вернее, сын аптекаря, молодой человек лет 18ти.
Расстояние в 90 километров мы ехали двое суток. Ехали от сельсовета до сельсовета, где меняли подводы, так как везли нас бесплатно, по наряду. Ожидая перемены подводы, сидели в сельсовете, отогревались, так как сильно морозило.
Питалась я эти два дня хлебом, купленным в Челябинске. Причем, прежде чем есть его, приходилось его отогревать на очаге, так как хлеб замерзал дорогой. Иногда нам давали кипяток.
Ночевали в селе Медведевка. Заехали в крестьянский дом в 12 часов ночи. Семья оказалась большая. Хозяйка зажгла лампу, затопила очаг, вскипятила чай, нарезала своего мягкого хлеба. Такая приветливость меня очень тронула».
И больше ничего не нужно!
«К концу второго дня пути я так устала, так замерзла, что мечтала только о тепле и сне. Одета я была помосковски легко. Мороз и ветер, особенно при подъеме на Ильменские горы, сильно продували меня.
Закрывши голову шалью, я сжалась в комочек, закрыла глаза и стала мечтать о несбыточном. Вот, думала я, приеду я сейчас в город, войду в гостиницу, ярко освещенную электричеством, меня встретит горничная в белом переднике, проведет меня в теплый-теплый номер, где на столе стоит кипящий самовар. И больше мне ничего не нужно было…».
Продолжение следует…
Главное фото: Так выглядела гинекологическая палата Миасской амбулатории в начале 20 века.
Продолжаем публикацию страничек из дневника жены миасского доктора Маврицкого.
Греза наяву?
«А вот и Миасс показался»,— промолвил мой спутник. Я открыла глаза, оторванная от своей сладкой грезы, и увидела внизу под горою много электрических фонарей.
— Как? Там есть разве электричество? — спросила я, приятно изумленная.
— Как же вы думаете? Ведь у нас большой завод напилочный и районный город,— ответил Кац.— Есть и электричество, и кино, и клуб, и гостиница, куда мы по пути заедем и где вы сойдете.
Минут через 15 мы остановились уже перед гостиницей. Распростившись с Кацем и взяв свой чемоданчик и портплед с подушкой и одеялом, я вошла в подъезд. Тепло и яркий свет встретили меня.
Что это — греза наяву?..
По лестнице сверху спускается ко мне горничная в черном платье и изящном белом передничке. «Вам номер?.. Есть, есть, пожалуйте за мною»,— говорит она
и ведет меня на второй этаж».
Мечта сбылась
«Номер оказался маленький, в одно окно, очень тепло натопленный, ярко освещенный электрической лампочкой.
— Вы, может быть, хотите чаю?
— О да, мне так хочется поскорее согреться.
— Сейчас я принесу самоварчик!
Через пять минут мечта моя сбылась. На столе кипел самовар, и я ела оттаянный в горячем чае хлеб.
Я была вполне счастливой, так как в тот момент других желаний у меня не было.
Через час я сладко уснула на кровати, не чувствуя качки вагона, не видя вокруг себя надоевших лиц соседей. Какое блаженство быть одной!..»
Коровы на улицах
«Утром я направилась в райздрав. Заведующий райздравом латыш Эгле приветливо меня встретил: «Мы вам и квартиру уже подготовили. Там жила ваша предшественница, да заразилась тифом, схоронили на днях».
Назавтра я пошла смотреть квартиру. Это была комната рядом с кухней в семье зубного врача
Лехем. Я узнала, что они в годы войны приехали в Миасс с Запада и живут здесь уже четыре года.
Я была поражена: по своей воле жить в таком городишке пятый год?.. Мне трудно было это понять. Даже городомто трудно было назвать это селение: в центре несколько каменных 2этажных домов, а далее — маленькие, трехоконные домики, улицы разной ширины
и длины, разбегающиеся по склонам гор и вокруг пруда. По улицам уныло бродят коровы, так как с утра хозяйки их со двора выгоняют, чтобы меньше навоза было на дворе, а
улицы не жаль, пусть загрязняются.
Изредка проедет ктонибудь в санях. Автомобилей совсем не видно».
Как дома
«Чем же отличается такой город от деревни?.. Мне казалось, что людям интеллигентным нельзя мириться с жизнью в таком городе.
Как бы я удивилась, если бы мне предсказали тогда, что я проживу в этом городе 19 лет?..
Переехала я к Лехемам, но не нравилась мне квартира. Стала я в свободное от работы время ходить по центральным улицам и спрашивать, не пустят ли на квартиру. Но — нет, никто не хотел пускать к себе незнакомую квартирантку.
Както в райздраве я познакомилась со старичкомврачом Белкиным… Увидав мою комнату, он пришел в ужас, а вскоре предложил мне снимать комнату у своей знакомой. Это было тут же, у тифозной больницы, в которой я работала (развернутой
в ремесленном училище).
Обстановка очень хорошая, мягкая мебель, пианино и удивительная чистота. На окнах, дверях — тонкие занавеси. Много цветов. Одним словом — домашний уют. Переселившись, я почувствовала себя как дома».
Не так уж и дико
«Незаметно подкралась и весна. Я работала целый день, делала частные визиты к больным сыпным тифом. Время летело незаметно. Я стала привыкать к Миассу, не так уж дико казалось в нем.
Посещая больных, я часто слышала их восторженные отзывы о своем враче, который год назад был эвакуирован на восток, где и застрял в Новосибирске, работая в какомто госпитале. В Миассе у него остались жена и три мальчика в возрасте 12108 лет. Жена была больна туберкулезом, болезнь быстро прогрессировала, и дни ее были сочтены.
Меня попросили зайти к ним, и я пошла. Квартирка из 2х комнат, в первой за столом сидят три мальчика, тихонькие такие. Во второй — их мать, бледная, едва дышащая.
Мне стало жаль ребят. Я видела, что через 23 дня они останутся без матери. Как будут жить? Не чувствовала я в то время, что мне суждено будет заменить им мать».
Не выйду за вдовца!
«Часто в Москве в больнице мы, молодые врачи, собирались вечерами вместе за чаем и мечтали о будущем, разбирали, кто и как хотел устроить свою жизнь. И я, помню, говорила, что ни за что не выйду замуж за вдовца с детьми и за человека с именем Егор.
Вышло как раз наоборот: вышла замуж за Георгия, вдовца с тремя детьми.
…Дни бежали. Настала весна, зазеленело все кругом. Окрестности Миасса очень красивые: горы, леса, озера. Раз както доктор Белкин принес мне орхидеи, которые растут на Ильменских горах. Эти причудливой формы цветы в виде бабочек, трех различных окрасок, вызвали мой восторг!
…Однажды (это было 16.06.1920 года), войдя после работы в райздрав, я увидела там незнакомого человека. Он был немолодой, но и не старый. Высокий, стройный, с пушистыми седоватыми усами, в чесучевой толстовке, брюкахгалифе и сапогах.
И как же велико было мое изумление! Это был доктор Маврицкий, о котором я так много слышала от больных и жену которого навещала накануне смерти».
На охоту!
«И потекли дни за днями. Я работала уже по своей специальности педиатром, организовала детскую амбулаторию со стационаром при 2й больнице, главврачом которой был назначен Маврицкий.
Настала осень. Погода стояла хорошая. На Урале осень удивительно красива. 25 сентября
Маврицкий пригласил меня поехать с ними на охоту. Мне очень захотелось поехать, и я согласилась.
…Охота оказалась неудачной. Мы вчетвером долго сидели за чаем. Кругом лес с золотистокрасной листвой, а сзади палатки — Марскалинская гора.
— Хотите взойти на нее? — спросил Маврицкий.
— С удовольствием,— сказала я.— С ее вершины, видно, красивый вид.
Незаметно, шаг за шагом, мы поднялись на вершину, где оказалась лужайка, с которой открывался чудный вид. Казалось, мы только одни во всем лесу.
И солнышко светит, и небо синеет — только нам одним».
Соединились жизни и руки
«Долго мы сидели на горе. Маврицкий рассказал, как его увезли из Миасса; как он был прикомандирован к госпиталю в Новосибирске; как заразился сыпным тифом, но потом поправился; как узнал, что умерла жена…
— Что же, идти, верно, надо, — сказал Г. К., мы поднялись и пошли вниз.
Спускаться по скользкой сосновой хвое было труднее, чем подниматься, и Г. К. взял меня под руку.
— Благодарю вас,— сказала я и стала доверчиво опираться на его сильную руку.
И вдруг как будто какойто электрический ток прошел
по руке, и спутник мой показался мне таким близким, родным, как будто мы были знакомы уже много лет, как будто было сказано между нами чтото важное, значительное, что странным образом соединило наши жизни, как были соединены наши руки.
Мы шли все медленней и медленней, как будто сговорились отдалить минуту расставания, но она уже наступила».
Гори, гори, моя звезда
«Надо было ехать домой. Както так получилось, что я очутилась на телеге рядом с Г. К. Он правил лошадью, а я сидела с левой стороны, между нами лежал баул.
Наступил вечер. Звезды зажглись на небе. Я не могла удержаться и запела, сначала тихо, потом громче и громче. Голос мой как никогда звучал чисто, сильно, и я пела песню за песней.
Как только я замолкала, спутник мой говорил мне: «Спойте еще, так хорошо слушать вас…»
Глядя на звезды, я пела: «Гори, гори, моя звезда…»
Не знаю как, но моя рука оказалась в руке Г. К. «Довольны вы нынешним днем?» — спросил он, сжимая мои пальцы. «Очень!»— ответила я, не вынимая своей руки».
Окончание следует…
Еще раз про любовь…
Завершаем публикацию страничек из дневника Лидии Константиновой,жены доктора Георгия Маврицкого.
Большая и дружная семья Маврицких. Детей уже четверо…
Жених и невеста
«Через несколько дней Г. К. вечером предложил пройтись с ним. Я шла с ним по улице, не заботясь о том, что подумают обо мне жители этой улицы. Мы говорили о пустяках, рассказывали друг другу о своей жизни, а на сердце было так радостно, в ушах раздавалась такая музыка…
Както, гуляя в горах, мы присели на камень под скалой. Перед нами открывался вид на Ильменское озеро, тишина кругом.
— Зачем я хожу сюда? — спросил Г. К.— Зачем на чтото надеюсь? Разве вы можете полюбить меня?
— А почему нет? — сказала я.
— Хотя бы потому, что я не один, а нас четверо. Разве вас не пугает это?
Это он на своих сыновей намекал.
— Нет, не пугает,— сказала я.— Ведь я уже восемь лет после смерти матери заменяю ее в семье и привыкла заботиться о близких.
— Так ты согласна стать моей женой?
Я дала согласие. В этот вечер мы вернулись домой женихом и невестой».
Не дам повода для ревности!
«Пошли разговоры о свадьбе. Я хотела обязательно венчаться, он не возражал. Свадьбу сделать мы могли не раньше января, так как в Рождественский пост не венчали.
Мы никому почти не говорили о своей помолвке, но и не хотели скрывать ее, так что через несколько дней весь Миасс знал об этом.
Однажды зашел ко мне встревоженный Белкин и сразу спросил:
— Правду говорят, что вы выходите замуж за Маврицкого?
— Да, это правда.
— Вы с ума сошли!
У него три сына и, говорят, отчаянные хулиганы!
— Что ж— возразила я,— немудрено, ведь они без матери, а будет у них мать, хотя бы и не родная, они и хулиганить не будут!
— А Маврицкий, оказывается, ревнив!
— Что ж,— ответила я,— я не буду давать ему повода для ревности!
— А он очень любит выпить и приударить за молоденькими дамами!
— И это не беда,— сказала я.— Я сама поднесу ему рюмочку перед обедом, если он это любит.
Ну, а ухаживать — пожалуй, он уже устарел для этого, ведь ему уже 44 года!»
Такова моя судьба
«Както, вернувшись со службы домой, я нашла свою квартирную хозяйку в слезах.
— Что с вами? — спросила я.
— О вас плачу,— отвечает,— как это вы не боитесь выходить замуж на троих детей, да
и самто он старше вас!
Но… ничто меня не пугало: никто не мог поколебать моего решения, ведь я любила, крепко любила его,
и Марскалинская музыка все еще звучала в моих ушах.Я твердо решила, что такова моя судьба: хорошо ли, худо ли будет — это тот путь, по которому я должна была пойти».
Кто сказал, что там шипят змеи?
«Вечером пришел Г. К. «Знаешь,— сказал он,— мне хочется написать тебе письмо. Дай бумагу и перо».
Я дала ему и то, и другое, он сел за стол, быстро, не отрываясь ни на минуту, написал письмо и передал мне, после чего простился и ушел. Я развернула лист бумаги и прочла:
«Лидии Васильевне Константиновой, Марскалинская гора.
Ее не было. Я ходил много раз, ходил вокруг, но я не видел ее, не видел этой дивной и прекрасной горы. Потому что я был слеп! Но я прозрел. Пришла любовь и открыла мне глаза. Она пришла вдруг, пришла неожиданно, явилась как светлый луч в темницу узника, как горячее дыхание весны среди жестокой зимней стужи. Она осветила, согрела теплотой — и все стало прекрасным. Нет выше, нет чище, нет милее
и прекраснее Марскалинских гор. Только женское сердце — нежное как роза, чистое как алмаз, правдивое как сама истина и горячее как пламя — могло создать эту гору любви. Любовь — вечно юная, властная, все покоряющая — проникла в сердце мое, зажгла его пламенем своей страсти, разлилась по всему моему существу, покорила мои мысли, мои желания, и все кругом стало прекрасным. Да, нет прекраснее, нет милее Марскалинской горы! Кто сказал, что там шипят змеи, воют шакалы и кричат совы?..
Я был там и слышал одну только божественную музыку, то была музыка ее голоса. Я слышал одну только захватывающую песнь, то была песнь торжествующей любви! Да, я люблю Марскалинкую гору, потому что
я люблю ее! Г. М.»
«Песня без слов»
«Как красиво он написал! Письмо его было полно любви ко мне. Подумать только: это он меня так любит! Сердце мое радостно билось.
Я села за стол и написала ему ответ. «Марскалы» или «Песня без слов», 26.09.1920 г. Ясный осенний день. Над нами — синее небо, воздух так прозрачен, что с горы, на которую мы только что взошли, видно кругом
на несколько десятков верст. У подножия горы, блестя своей зеркальной поверхностью, голубеют два озера, отделенные друг от друга узеньким перешейком. Там, подальше, узкой полоской сверкает третье. Кругом горы: то темнозеленые от сосен, то золотистожелтые от осенних березок. А вот едва заметная белая церковка с точкамидомиками вокруг нее.
Это село Устиново. И тихотихо кругом. Кажется, нет печали, нет вражды, несчастья
на земле! Одна только тишина, красота природы и покой… Кажется, остановилось время. Не хочется ни о чем говорить, ни о чем думать. И чудится дивная, неземная музыка, такая нежнаянежная.
К фото: Портниха сшила подвенечное платье, знакомые девушки одели и причесали меня — и получилась невеста хоть куда!
Это — старая «песня без слов». Друг мой! Слышишь ли ты ее? Слышишь ли эти чарующие звуки, под влиянием которых так оживает все вокруг?.. Отчего же произошло это чудо?.. Там, где любовь, там везде жизнь, и свет, и радость.
Любовь побеждает все!»
«Омиасилась» совсем
«Мы стали ждать свадьбы. Иногда Г. К. брал меня с собой на квартиру. Эта больничная квартира занимала отдельный дом из шести комнат: кабинет, столовая, зал, спальня, детская и комнатка для домработницы.
Както раз меня пригласили на обед к жениху. Сели за стол. Ольга Константиновна (сестра Маврицкого — ред.) торжественно объявляет: «А у нас сегодня пельмени!» Она очень хотела доставить мне удовольствие, так как пельмени считались их самым любимым блюдом, да и вообще в Миассе любили пельмени, а я…
А я, к сожалению, терпеть их не могла и удивлялась: как это люди могут есть кусочки мокрого теста с мясом?.. Мне положили несколько пельменей, я с большим трудом съела два пельмешка, а от остальных отказа
лась, побороть свое отвращение я не смогла.
Каково же было удивление сидящих за столом: «Как! Нашелся человек, который не любит пельмени!» А онито думали, что таких людей нет на свете.Кто бы мог подумать, что года через три, будучи
в гостях в Москве, на вопрос, привыкла ли я к Миассу, я отвечу: «Да, «омиасилась» совсем, даже пельмени полюбила!»
Фата и венок из флердоранжа
«Постепенно я знакомилась с мальчиками. Они были ко мне приветливы. Тут подоспело Рождество, Новый год, надо было украшать елку, игрушек было мало. Купить негде. И я наделала им бумажных цепей из бумаги, окрашенной лабораторными красками: фуксином, метиленкой, пикриновой кислотой. Это еще больше сблизило меня с детьми, отчего Г. К. был в восторге.
Приближался день свадьбы. Г. К. гдето достал мне белого маркизета, портниха сшила подвенечное платье, вышив его гладью, а временно жившая в то время, случайно попавшая в Миасс и застрявшая в нем изза
войны жена поэта Бальмонта, с которой я познакомилась, подарила мне тонкую, шелкового тюля фату и венок из флердоранжа воскового.
26 января 1921 года пришли ко мне знакомые девушки, одели и причесали меня, надели фату — и получилась невеста хоть куда!.. А накануне вечером приехал Г. К., привез плюшевую шубку и пуховый шарф своей жены, чтобы в них ехать к венцу…»
