«Ах, война, что ты, подлая, сделала?..» Эту строчку из песни Булата Окуджавы мог бы произнести любой из нас, потому что Великая Отечественная затронула своим черным крылом каждую семью.
Одни не вернулись с полей сражений, другие самоотверженно работали в тылу, третьим не забыть годы, проведенные в фашистском плену. И были еще дети, на плечи которых с не меньшей силой обрушилась тяжесть военного лихолетья. Один из них — Алексей Иванович ДУРНЕВ, уроженец Курской области, побывавший в оккупации.
«Свои» порядки
— Отца забрали на фронт в августе 41-го года, — начинает рассказ Алексей Иванович. — Остались мы вчетвером — мама и трое детей. А в июне 1942-го нашу деревню Выползово оккупировали немцы. Сначала шли передовые части — грязные, вшивые. Выгоняли народ из хат, натапливали печи и прожаривали там свою одежду, кишевшую паразитами.
Передовые войска ушли дальше, а тыловики остались и принялись наводить свои порядки. Первым делом открыли школу и погнали нас учиться. Среди уроков появился новый предмет — закон Божий. В классе висела икона, и, прежде чем занять место за партой, надо было помолиться.
Погиб под Рыльском
Немцы выбрали полицаев из числа преданных старому режиму. Старостой был человек, связанный с партизанами. От него деревня узнавала, что творится на фронте, потому что ходили слухи, будто фашисты взяли Москву, хотя на самом деле они стояли в этот момент под Сталинградом.
Оккупация длилась чуть больше полугода, до февраля 43-го. Корову у нас, к счастью, не отобрали, застрелили только поросенка и кур. Отец писал мало, воевал недолго — пришло извещение, что пропал без вести. И только много лет спустя мы сумели узнать, что он геройски погиб на Курской дуге под Рыльском.
Без головы
Рядом с нами сильно не воевали, зато в Касторном и Валуйках велись тяжелые бои. От Старого Оскола до Валуек шли составы с грузом. Чтобы они не попали к немцам, железнодорожные пути минировались, поезда пускали под откос.
На месте аварии валялись шубы, мука, сахар. Жители окрестных деревень ходили туда и подбирали все, что удавалось найти, обеспечивая себе, таким образом, безбедное существование на долгие годы.
Однажды пришли и мы с мамой — и не рады были. Метров за 100 до места, где была рассыпана мука, раздался взрыв, поднялся черный столб дыма, что-то промелькнуло в воздухе — и навстречу нам выскочил паренек… без головы! Метров 5-6 пробежал и упал.
Мама вскрикнула: «О, господи!..» Перекрестилась, схватила меня за руку: «Пойдем обратно, не надо нам ничего!»
«Сумошники»
Как жили?.. Было у нас 50 соток земли, этим и жили. Я, девятилетний, — единственный мужчина в семье. Но работали все, включая младших. Лошадей не было, копали землю вручную. Начинали сразу, как только снег сойдет, — и две недели пахали, не разгибаясь!
Помню, весной шли через нашу деревню «сумошники» (так их почему-то называли), говорили, что это уроженцы Черниговской области, что они отказались воевать, а им якобы сказали: «Ну и идите на свою Украину пешком!» И они шагали из-под Сталинграда. Огромная армия, длинной колонной, за спинами вещмешки из мешковины. Приходили в деревню, нанимались копать огороды за похлебку, ели — и торопились дальше. Не мародерствовали, не грабили. Были ли это дезертиры, не знаю…
Дети есть дети
Несмотря на суровые условия жизни, дети оставались детьми. Подбирали на полях брошенное оружие, отпиливали стволы и делали обрезы. Бывало, что и мины находили.
Как-то девять мальчишек в возрасте 10-12 лет, пасшие коров на лугу, нашли мину от миномета, не взорванную. Сели вокруг нее кружочком и давай ковырять. Она как ухнула!.. Все погибли на месте, а один вскочил, добежал почти до дому — и тоже упал замертво.
Недалеко от Выползово в сосняке стояли танки на ремонте. И был там целый склад трофейных немецких патронов в ящиках (не пойму, зачем наши танкисты возили их с собой?). Ящики днем и ночью охранял часовой. А мы, пацаны, спрятавшись в яме, следили за часовым. Как только он уйдет в сторону, выскакиваем, хватаем патроны, прячемся и выжидаем очередного удобного момента. Натаскали помногу, попрятали, чтобы родители не нашли.
Вот такая игра!
А потом случилось следующее. Осенью мы граблями сгребали сосновую хвою и у дома кучей складывали — на растопку. В эту-то кучу я свои патроны и запрятал.
Мать, ничего не зная о тайнике, нагребла с вечера сосновых игл и засунула в теплую печку, чтобы высохли. Утром разожгла огонь, поставила горшки с картошкой… Никогда не забуду, что было потом. Патроны (а их в пачке 20 штук!) начали взрываться — горшки полетели, мама, попискивая от страха, засунула голову в нишу под печкой, где мы зимой поросенка держали. А когда пришла в себя, взяла веревку и отметелила меня по первое число. Вот в такую «войну» мы играли.
Гильза в роли наковальни
Еще один случай был. Приноровились мы в танковой части шестеренки подбирать и, придерживая крюками, катать их по дороге. Захотел я переделать свой крюк, загнуть в другую сторону, а вместо наковальни решил использовать… танковую гильзу. Знал ведь, что нельзя этого делать!
Стукнул молотком, попал в пистон, он взорвался, глаза мне обжег. Я, ничего не соображая, кинулся за сарай, присел там, штанишки скинул. Как сквозь красную пелену вижу — выскочила на крыльцо перепуганная мама: «Леша, Леша, ты где?» Нашла меня. «Что тут делаешь?», а я, натягивая штанишки и опустив глаза, ей в ответ: «Не видишь, что ли? В туалет захотел». Повезли меня в черниковскую больницу, недели две капали в глаза, а потом выправилось все, зрение восстановилось.
Неудавшийся укротитель
Баловник я был еще тот! В войну из деревни забрали лошадей, а потом постепенно возвращали по 3-4 лошади. Среди них был и Шкалик — норовистый жеребец монгольской породы.
Вздумал я Шкалика объездить. Телогрейку расстелил подкладкой наружу, сел верхом, ноги в рукава засунул и качу! Начал Шкалик в гору подниматься, встал на дыбы и скинул горе-седока, да еще и копытом умудрился по животу ударить. Не получилось из меня укротителя. А мама потом долго этот случай вспоминала, охала: «И как же это он тебя не убил-то!..»
Вместо послесловия
Я, как и мой отец, тоже воевал, — говорит на прощание Алексей Иванович и поясняет:
«В 1956 году довелось быть в числе тех, кто подавлял венгерский мятеж. В военном билете записано, что мы приравниваемся к участникам Великой Отечественной войны».
