Нам позвонила Лидия Николаевна Зуева: «У меня есть папины письма с фронта!»
Мы тут же помчались в старый город, нашли скромный домик на окраине и его хозяйку. «Вы нам все-все расскажете, Лидия Николаевна?»«Все расскажу, милая…» И дрожащими старческими руками достала из шкафа заветный полиэтиленовый мешочек с хрупкими от времени фронтовыми треугольничками.
Где похоронен — не знаю
— На золотодобыче папа мой работал, Николаем Матвеевичем его звали. Мама, домохозяйка, сидела с детьми — нас у нее трое. 22 июня 1941 года встали поздно, а соседи говорят — война, мол. Но папу не сразу забрали, а только в конце августа. Мне тогда восемь годков было. Помню, как вечером 31 августа пошли его провожать по улице Советской — я, Коля, Нина, мама, сестры мамины. Дошли до школы, папа остановился и сказал: «Ну все, детки, бегите домой!» А мы плачем и не отцепляемся от него… А в 11 часов нам постучали в окно: «Солдаты идут!» Выскочили на улицу — там темным-темно, хоть глаз выколи, а по мощеной дороге идут колонной наши мужчины, освещая себе дорогу факелами. Смотрели во все глаза, но так и не разглядели папу, только голос его услышали: «Детки…» Письма стали приходить со следующего же дня, получили 12 весточек, а потом папа перестал писать. И до сих пор не знаю, где он воевал и где похоронен. Может, Сталинград защищал?..
В пучине испытаний
С трепетом беру в руки треугольнички, бывшие свидетелями многих событий. Листочки из школьной тетрадки в линеечку сохранились хорошо, почерк у солдата разборчив, карандашный текст читается легко. Первые строчки у Николая Молодцова всегда одинаково трогательные: «Дорогой жене и дорогим своим детям, и родителям — Папаше и Мамаше со всей семьей, и всем остальным родным и знакомым, моим родителям — Тяте и Маме, братьям и сестрам — шлю всем нижайшее почтение…» И так же неизменно он заканчивает каждую весточку словами: «Известный ваш муж Николай Молодцов». А то, что находится между началом и концом — горькие и искренние солдатские будни еще недавно мирного и добродушного человека, которого, как и многих его соотечественников, война безжалостно оторвала от дома и бросила в пучину невероятных испытаний.
7.09.1941 г. «От Шадринска находимся в 15 километрах, здесь будут нас учить. Обмундирование пока не получили, но думаем, что должны обмундировать, потому что здесь стройкой не пахнет (как мы думали дома). Миасских только трое — Пономарев Петя, Павлов Петр и я. На питании живем пока на своем. Сегодня до обеда хлеба у меня осталось с килограмм, но все же хватит…»
19.09.1941 г. «Получил обмундирование, ведем сейчас учение. А мы с Пономаревым вместе учимся и вместе кушаем и рядом спим. И с нами Павлов Петр, да еще пришел Суханов Петр, он в другой роте, но в одном батальоне. Шура, пропиши, как вы живете и как вам дают хлеба, и сколько накопали картошки…».
29.09.1941 г. «От бега и ходьбы ноги болят, но это не страшно. Времени очень мало свободного, только начнешь писать, опять кричат: «Становись!» А вечером нет огня. Шура, вижу вас во сне частенько. Наверное, вы шибко плачете обо мне. Но прошу тебя, Шура, не плачь! Я знаю, что вам тяжело, но и мне тоже нелегко. Видел Лиду, и Колю, и Томочку, будто бы она кричит: «Папа, айда! Папа, айда!» — и руку протянула. Сейчас пишу письмо, а самого бьет, горько плачу. Наверное, долго мне не придется вас увидеть… А Лида и Коля, наверное, учатся в школе. Я их прошу: пусть учатся хорошо и напишут мне письмо. Шура, а вы их подучите, как и что, и понаказывайте».
12.10.1941 г. «С похода едва пришел, ноги меня сокрушили. И, кстати, принял уколы, так как был весь в жару. Сейчас отдохнул, пообедал. Ты, Шура, собираешься ко мне приехать? Было бы неплохо, но, Шура, пользы очень мало. Нас держат очень крепко, ходить по деревне не дают. А насчет варежек и носков, это было бы хорошо, без них сейчас стало холодно. Шура, сходи к Пономаревым, они, наверное, будут посылать посылку. Так, может, положишь с ними, а то у тебя посылка будет маленькая. Да еще здесь плохо с газетами, и курить нечего, и спичек нет. Шура, когда копала картошку, поминала меня, что насадил плохо? Думаю, тебе досталось. Сколько ты накопала? Нисколько не продавай, потому что впереди неизвестно что будет».
26.10.1941 г. «Шура, получил от тебя три письма, от мамы 10 рублей и бумаги 6 листов. За все это я благодарю. Но, Шура, ты пишешь, что послала посылку, а я еще не получил. А Петя Пономарев получил 2 посылки и деньги 50 рублей. Жду с часу на час, потому что у нас холодно, руки мерзнут. Теперь я узнал, как вы живете и сколько получаете пособия, и что ты заработала на белье 96 рублей. Я очень рад, но не гонись за большим заработком, а то будешь работать на холоде, а это тяжело, да еще семья у тебя. Я прошу тебя унести пимы подшить к Лобачеву, и вышли их мне. И шапку. Нам разрешили подготовиться к зиме. А пимы подшей камерой и пускай прибьет подборчик. Прошу постараться переслать пимы поскорее. Ткни в пимы газет побольше, здесь курить нету. И табачку, если можно, хоть какого, потому что выбрали уже весь».
2.11.1941 г. «Посылку вашу получил, сердечно благодарю. И я согрею руки, а то очень холодно и я все беспокоился о варежках. Мы с Петей сейчас находимся порознь, а в столовую ходим в одну, где находится Василий Волков. Нас с Петей разъединили временно, а так будем в одной роте. У нас квалификация разная. Я стрелок, а он минометчик. Посылку получил и стал богаче не знай кого! А то табаку нет, бумаги нет, прямо тоска заедает. А теперь я недели три живу с табачком, а там видно будет. Благодарю за посылку. И ужин у меня был очень богатый, покушал консервы и булочки. Благодарю дочь Лиду за письмо, пишет, как Тома кричит папу и ходит на ножках».
17.11.1941 г. «Шура, я писал, что у меня болят ноги, но теперь они привыкают к ходьбе. Ходили в поход за 30 километров, и я сходил благополучно и легко, так что вы обо мне шибко не думайте. Деньжонок у меня осталось 15 рублей, но шибко на них брать нечего. Но и без них тоже плохо. Шура, я узнал, что к вам приходили проверять, как ты живешь и в чем нуждаешься. Дрова, надеюсь, привезут. Возможно, дадут пимы Коленьке. Спасибо, что не забывают семью бойцов своего производства. И не должны забывать. А мы готовимся защитить свою Родину».
4.12.1941 г. «Нахожусь в городе Буй. Нам выдали теплое белье, фуфайки и шапки, но на ногах пока ботинки. Охота было получить пимы от вас, но не получил посылку. Перчатки я здесь получил и портянки теплые, так что я об этом шибко не беспокоюсь. Но сухарики жаль и булочки. Хотя бы кружку чаю выпить с ними один раз, а то чай пить не с чем. Какой я охотник на чай без хлеба? Даже и не хочу. Сахар поедаю так, безо всего. Последнюю бумагу исписал, последний лист только остался — корка от тетради».
В боях за Родину
Это письмо было последним. Следующее пришло уже от Петра Пономарева: «Шура, вы пишете, что потеряли связь с мужем. В первый раз мы пошли в бой, и мы с ним встречались. И во второй раз (6.02.42 года) пошли в бой, и он был ранен. Я с ним посидел, потом пошел обратно в окопы, а он остался. Я видел одного бойца, раненного в одно время с ним, но он сказал, что когда они следовали в санбат, то он Николая не видел, а когда шли сражения, то противник зачал их обстреливать, им пришлось ложиться. Противник держал их часа 2 на снегу. Когда я вернулся и хотел сходить в санбат, мне не разрешили сходить к нему. Мы не успели пообедать, как подали команду пойти в наступление. Я попробую написать в полк, чтобы сообщили мне о нем».
Увы, и Петру Пономареву не удалось узнать ничего определенного. Только в 1946 году Александре Молодцовой пришло извещение из военкомата: «…в боях за социалистическую Родину, верный воинской присяге, пропал без вести…».
Он был стрелком
С помощью сайта поиска пропавших без вести «Мемориал» мы установили, что Николай Молодцов был стрелком 1219 стрелкового полка, входившего в состав 367 стрелковой дивизии.
Дивизия сформировалась в сентябре 1941 года в Шадринске. В ночь на 18.12.1941 г. 367-я дивизия (10910 человек) прибыла на Карельский фронт, будучи не готовой к ведению боевых действий. 03.01.1942 г. начала Медвежьегорскую наступательную операцию, через неделю перешла к активной обороне. 06.02.1942 г. финские войска окружили часть соединений 1217-го и 1219-го полков. Выйти из окружения не удалось, части организовали круговую оборону на простреливаемой вдоль и поперек высотке, в плен никто не сдавался. Всего в окружении из состава дивизии пропало без вести (читай: погибло) 1229 южноуральцев.
Из всех фронтов Карельский существовал самое продолжительное время и имел самую большую протяженность, почти 1600 км. Вместе с тем это один из самых «неизвестных» и «забытых» фронтов. Судьба южноуральцев, воевавших в 367-й стрелковой дивизии, оказалась трагической, так как почти 80% личного состава погибло или пропало без вести в январе-феврале 1942 г.
