Интересно, пишут ли нынешние 17-летние личные дневники?.. Думаю, что нет.
Ведь у них есть социальные сети, где можно выплеснуть все, что переполняет душу. А может, романтики в мире чуток поубавилось. Или просто лень и нет никакого желания заполнять странички собственными тайнами, которые — не дай Бог! — попадутся кому-нибудь на глаза и сделают автора предметом насмешки.
Наивно, смешно, безрассудно…
В общем, причин может быть много. И не наше дело разбираться в них. Только иногда начинаешь похорошему завидовать старшему поколению, которое не боялось доверять сердечные тайны тетрадным листочкам. Ведь именно благодаря им, этим самым листочкам, мы сегодня имеем возможность что-то понять про наших бабушек и дедушек: чем они занимались, с кем дружили, о чем думали…
«МР» не раз знакомил своих читателей с дневниковыми записями. Врач Лидия Константинова (супруга доктора Маврицкого), автозаводчанин Иван Налимов, сотрудник Ильменского заповедника Антон Скаруцкий — каждый из них писал о своем, о личном и в то же время приоткрывал нам жизнь своих современников с новой, неизведанной стороны.
И вот у нас новый дневник, уникальный хотя бы тем, что начат он был 17-летним миасским школьником Евгением Москвиным в январе 1941-го, а закончен — в декабре того же года.
Юноша, попавший в плен первой любви, мог откровенничать только со своим немым собеседником — дневником. И понятно, что любви — по-детски наивной, немножко смешной, но искренней, настоящей — посвящено подавляющее большинство рукописных строк.
«Я еще молодой…»
Предвосхищая читательский вопрос, поясним: дневник попал к нам от краеведов школы № 11 и их руководителя Валентины Усольцевой, а к ним, в свою очередь, — от человека, живущего в бывшем доме Москвиных.
Юные исследователи не только прочли записки своего ровесника из далеких 40х годов прошлого столетия, но и сумели проследить его дальнейшую судьбу. Но об этом — чуть позже.
А пока откроем старую «тетрадь № 1» (видимо, нумеруя, юноша планировал писать долго и много), на потертой обложке которой хорошо читается полустертая надпись: «Личный дневник Москвина Евгения. Начат с 23/I1941».
«Вообще я не любитель дневников, — с этих слов, начертанных деревянной перьевой ручкой, начинаются мальчишеские записи, — но мне хочется записать все события и переживания свои сейчас, чтобы потом, когда мне будет уже много лет, еще раз пережить свои молодые годы, свою любовь и вспомнить людей, с которыми я сталкивался в юности. Я еще молодой, мне только 17 лет, но у меня уже есть некоторые небольшие события, которые можно изложить на бумаге».
«Намыли золота, купили конфект»
Далее, посередине листа, крупными, полупечатными буквами с красивым нажимом на завитках, — заголовок: «БИОГРАФИЯ», из которой мы узнаем, что Евгений родился в 1924 году в Чите, в семье военнослужащего, рано потерял мать, после чего вместе с отцом они переехали к деду в Миасс на улицу Пролетарскую.
«Друзей у меня было мало, — ностальгирует 17-летний автор. — Большую часть времени я проводил один, играя в пожарников, которых у меня представляли ружейные патроны, или ползая по комнатам, представляя себя паровозом. В 1930 году отец женился вторично, и мы переехали на 2ю Ильменскую улицу. Здесь я приобрел новых товарищей. Ходили купаться, в лес, гоняли голубей, лазали по чужим огородам. Один раз даже стали мыть золото, и намыли на 11 копеек, и на эти деньги купили себе конфект. В 1931 году я поступил в нулевой класс в 3ю школу. Затем перешел в 1й класс другой школы. А в 1933 году поступил в 6ю школу, где и кончил четыре класса».
«Я стал пинать ее калош…»
«В 4м классе начались мои первые «влюбления». Первым моим идеалом была Лида Карнешевич. Свое внимание к ней я показывал тем, что в играх всегда выбирал ее или чаще других колотил.
В пятом классе я влюбился в Веру Соколову. Блажь моя доходила до того, что после уроков прибегал домой, залезал на крышу и в бинокль наблюдал, когда она пойдет через базар домой.
В шестом классе я влюбился в Нину Крылову. Она была простая, умная, красивая девочка. В конце учебного года в 6 А приехала новая ученица. Ребята в школе поголовно влюбились в нее, в том числе и я. Но забыть Нину не смог.
После 7-го класса Нина поехала поступать в Златоуст на медицинский факультет. Я твердо решил прекратить свою любовь к Нине, но прошло лето, а я не только не смог позабыть ее, но еще больше влюбился.
Каково же было мое удивление, когда я узнал, что она будет учиться в восьмом классе. Мои чувства еще больше усилились, и, наконец, в девятом классе я влюбился понастоящему. Вел я себя очень глупо. Лез все время к ней, надоедал.
Однажды, когда собрались идти домой, я стал пинать ее калош, не давая ей надеть его. Она терпела, а потом назвала меня идиотом и рассердилась. Я тоже обиделся, и у нас получилась ссора. Вот с этого времени я и решил вести свой дневник».
«Жениться и стать красноармейцем»
«23.01.41. Третьего дня мне исполнилось 17 лет. Теперь я, уже можно сказать, взрослый. Наступает новый период в моей жизни и хотелось бы, чтобы он кончился для меня счастливо. Через год я буду полный гражданин Советского Союза. Для меня откроется дорога в жизнь. Я уже буду иметь право участвовать в избирательной кампании, жениться и стать бойцом Красной Армии.
Вечером 22го ходил на траурное заседание, посвященное 17й годовщине со дня смерти Ленина. После доклада было выступление самодеятельности. Насмешил всех Глеб Глухих, который, рассказав половину стихотворения, остановился, почесал в затылке и чистосердечно признался, что не выучил стихотворение.
…С Ниной не помирился. Она уже несколько раз со мной заговаривала, а я не отвечал. Ну, и она теперь на меня обиделась».
Продолжаем публикацию дневника 17-летнего миасского юноши Евгения Москвина.
«Прости, что я обиделся»
«10.02.41. Я помирился с Ниной. Пятого числа отправил ей записку: «Нина, прости меня, пожалуйста, за то, что я на тебя обиделся, и давай помиримся. Женя». Она не ответила.
На другой день я написал: «Нина! Я никак не ожидал, что ты такая гордая и самолюбивая. Мы, может быть, последний год учимся вместе и, по-моему, нужно не сердиться больше. Ты спросишь, почему я рассердился? Да потому, Нина, что если бы мне кто-нибудь другой сказал, что я идиот, я бы нисколько не обиделся, но от тебя слышать это мне было неприятно. Женя».
На следующий день она отдала мне письмо: «Женя! Я никогда не подойду первая к человеку, которому я, быть может, надоела. Женя, я никогда не была гордой и самолюбивой и никогда не буду. Мне стыдно за то, что ты просишь прощения, хотя это я назвала тебя идиотом. Но ты сам выводишь меня из терпения. В тебе слишком много ребячества. Да, мы, наверное, учимся последний год, но мы, может быть, еще когда-нибудь встретимся. Что ж, давай помиримся и будем хотя бы хорошими товарищами. Женя, ты просил у меня фотокарточку. Хорошо, я тебе ее подарю. Нина».
«Постараюсь исправиться!»
«Радость охватила меня. Я взял фотокарточку в руки и минут пять смотрел на нее, не в силах оторваться от любимого лица. Потом несколько раз поцеловал карточку. Я не мог заснуть до четырех утра и все время думал о Нине.
На другой день я передал ей записку: «Нина! Я нисколько не обижаюсь за то, что ты пишешь, будто у меня много ребячества. Постараюсь исправиться. Нина! Я тебя никогда не забуду, и ты останешься в моей памяти как замечательная и умная девушка. За время нашего знакомства я успел сильно привязаться к тебе и не представляю, как мы будем врозь. Женя».
Назавтра она принесла ответ: «Женя, почему ты думаешь, что мы больше не встретимся? Разве ты знаешь свою судьбу? Не загадывай себе будущее. Что будет — увидим. Да, скоро мы дадим друг другу руки и простимся, быть может, навсегда. Нина».
«Лошадь стала уросить…»
Между описаниями «страданий юного Вертера», которые, как уже говорилось, занимают большую часть дневника, нередко встречаются моменты, позволяющие нам яснее представить обычную жизнь старшеклассника того времени.
Вот он записался в кружок автомобилистов. Купил фотоаппарат. Проводил друзей, отправившихся в Магнитогорск сдавать испытания в военно-воздушную школу.
Вот рассказывает о школьном субботнике: «После субботника мы с Вольдемаром отводили лошадь в конный двор. По дороге отвязался повод, когда Вольдемар слез, лошадь стала уросить (то есть капризничать, упрямиться, вредничать, упираться, не слушаться — ред.) Прохожие разбежались в стороны. Вольдемар коекак привязал повод, и мы ускакали».
А вот — о поездке в Челябинск: «29-го апреля мы с матерью ездили в Челябинск, ходили по магазинам. Особенно большое впечатление на меня произвел универмаг. Какая красота! Приехали в Миасс и на станции сидели часа четыре, так как автобус не ходил из-за сугробов. Потом коекак уехали на воинском грузовике. По дороге приходилось несколько раз соскакивать с машины и, утопая по колено в снегу, вытаскивать авто».
«Зачем ты играешь мной?»
«О, счастье! — пишет юноша. — Сегодня получил от Нины письмо, в котором она объявила, что любит меня: «Женя, зачем ты играешь мной как игрушкой?.. Но ведь я не игрушка, а человек. Я часто кажусь всем счастливой, со смехом иду всех встречать, а сердце терзает обида, и хочется громко рыдать. Женя, ты прав, я люблю тебя! Женя, выходит, что мы любим друг друга, а значит, вполне можем быть друзьями. Благодарю тебя за откровенность. Мы еще не знаем друг друга, но наша любовь впереди. Нина».
Милая девушка! Как я люблю ее! Сколько я страдал, ревновал, а оказалось, что она любит меня. Какое счастье быть любимым и любить самому!»
…В начале июня Нина уехала из города.
«Этот разрыв я переживал тяжело, — признается Евгений. — На школьный вечер 19-го июня не пошел, а пошел в кино на «Таинственный остров». Все дни проводил с ребятами, играл в волейбол, красил парты».
Война?.. Война!
«…22-го июня все наши родственники устроили пикник на озере Ильмень. Я там здорово подкачался. Потом еще ездил на станцию на велосипеде за водкой. Была большая жара. И я еле доехал обратно. Потом ездил в Миасс. Когда вернулся, мне сообщили, что Германия объявила нам войну. Я сначала не поверил и улегся спать. А дома услышал речь Молотова и только тогда поверил этой страшной вести.
Еще вчера мы с Симкой бродили по городу и разговаривали об опровержении ТАСС в отношении Германии. Симка мне сказал, что это опровержение — чистая чепуха и что наши отправляют на запад большие воинские части. Я сказал, что если уж будет война с Германией, то уж лучше пускай она будет сейчас. А на другой день Германия объявила нам войну».
«…17-го июля вечером прибежала Марина и передала приказ срочно явиться в школу для принятия эвакуированных. Освободили желтое здание от парт. Примерно в 11 часов приехали эвакуированные с Украины. Перетаскивали их имущество в 6-ю школу и в желтое здание».
Воздушная тревога
Война пока еще не стала страшной реальностью, но постоянно и настойчиво напоминала о себе. В город вернулась Нина, поступила на курсы медсестер, устроилась работать на завод.
Впрочем, школьников война тоже задела своим крылом.
«…Со 2 сентября начались занятия в школе. Меня включили в состав МПВО при школе. 10-го было первое собрание. По дороге домой встретил бегущую Нину. «Пошли вечером в сад!» — «С ума сошел! Да сейчас будет воздушная тревога!» Верно, вечером была тревога».
Продолжаем публикацию дневника 17-летнего миасского юноши Евгения Москвина. Начало в № 52 от 26 июля 2018 г., №54 от 2 августа 2018 г.
«Если бы ты жила здесь…»
«…16-го сентября сообщили, что едем в колхоз. Я сбегал за вещами, все собрались и поехали в ящиках для зерна на колхозных лошадях. Ехали долго и все время в пыли. Стали грязные как черти. Наложили сена в коробки и легли спать. Наконец подъехали к нашей деревне. Нас распределили по квартирам, спали на полатях. Утром собрались около правления. Часов в 12 нас повезли убирать солому и сено, обедали на поле. (…)
Выходим на работу в семь часов и возвращаемся в семь-восемь. В особенности достается нам, клейтонщикам. Вчера нас не отпустили с работы, пока не стало темно. Домой пришли совершенно измученные. Ноги и руки елееле двигаются, черные как кочегары, в ушах стоит шум от клейтона. И сразу, не умываясь, повалился спать. Зато выполнили норму на 150%. Ни одна бригада не выполняла настолько! Три дня назад Шурка Карпов замечтался во время работы, и у него затянуло рукавицу в шестеренки. И вместо одного пальца он вытянул одну кровяную лепешку с раздробленными костями. Ему будут делать операцию и отнимать если не всю руку, то один палец обязательно».
Тяжелая работа — не повод забыть про любимую девушку.
«…Работать в колхозе мне очень нравится, — признается Женя в письме к Нине, — и я, кажется, остался бы на всю жизнь в деревне, если бы ты жила здесь».
«Нам не победить…»
Между тем, война становится все более и более реальной.
«…Приехал Вольдемар, спорим с ним на политические темы. Он какой-то маньяк, верящий в силу нашей армии. Но это не так. Без помощи Англии и США нам не победить Германию. Она, конечно, сильнее нас. Слушал радио. Наши, кажется, начали наступление. Передают потери немцев, наши трофеи. Я никак не могу себе представить, как убивают живого, мыслящего, состоящего из мускулов и костей человека, и как он вдруг превращается в холодный труп».
Война сквозит и в письмах Нины, которые попрежнему старательно цитирует в своем дневнике Евгений.
«…Вчера мы ходили «окуриваться» в камеры за казармы гдето в лесу, — сообщает Нина. — Пришли мы к этой камере, с нами был командир из летной школы, химик. У нас было всего восемь противогазов, и мы разделились на группы. Эту камеру наш командир заразил хлорникрином. Надо было в противогазах зайти в эту камеру, постоять минуты две, снять противогаз, не дышать, с закрытыми глазами, опять надеть противогаз, еще постоять и выйти. Всего мы там были четыре-пять минут. Все сдали на отлично».
Новые предметы
Колхоз позади. В учебном расписании появился новый предмет, а у ребят — новые обязанности и новые намерения…
«…Сегодня был военный день. Первые два урока — теоретические занятия, вторые два — огневая подготовка, третьи два — физическая. Меня назначили отделенным командиром. Вчера военное дело было на пруду. Была дана задача нашему подразделению перебежать пруд всяческими путями — перебежками, ползком — и атаковать другие подразделения. Получилось очень интересно. Мы начали наступать цепью, но неправильно. И когда подползли к ребятам, те атаковали нас и победили».
«…После уроков было комсомольское собрание. Прорабатывали статью Калинина «Что значит быть патриотом в наши дни». После собрания Вольдемар прочитал мне письмо Пети Родионова из авиашколы
в Ишимбаево. Пишет, что тяжело в школе, несколько человек уже убежали из нее, их приговорили к расстрелу и разыскивают. Ходят в лаптях, едят плохо. Пишет, что очень несчастлив».
На животе по лесу
«…Сижу дома. Внезапно по радио объявили угрожаемое положение. Быстро переоделся, нашел повязку и побежал в школу. В школе затемнения нет, поэтому четвертый и пятый уроки мы почти не учились.
Неожиданно раздался длинный гудок. Все притихли… Воздушная тревога! Мы, члены МПВО, бежим
в штаб. Получаем указания и бежим на свои посты. Минут 30 длится тревога, затем отбой. Собираемся в штабе. Короткий разбор. Мать раздает членам МПВО разрешения беспрепятственно ходить по городу во время воздушной тревоги».
«…По агитации нашего лейтенанта Ивана Евстафьевича мы с Аксеновичем пошли поступать в авиашколу. У ворот ходил часовой. Он оказался разговорчивым и рассказал, где находится штаб. В штабе сказали, что прием уже окончен. Пошли в военкомат. Но и там приема нет. Пришлось идти домой».
«…Был военный день. На тактической подготовке ходили в лес, занимали кержачье кладбище. Ползали на животе по лесу и в конце концов выполнили свою задачу точно в срок».
Окончание следует…
Завершаем публикацию дневника 17-летнего миасского юноши Евгения Москвина.
«Пароль!» — «Луна!»
«…Должен был состояться военизированный поход. Из нас выделили 20 человек обороняющихся.
В половине 12-го пошли всей двадцаткой в райком партии. Там лежали на полу до половины третьего. Было весело, ребята вовсю сыпали анекдотами. В половине третьего пошли на место назначения. Шли долго, маскировались, путали по лесу следы.
Потом наш начальник начал сажать одного за другим на деревья. Мы с Соколовым убежали в лес, хотели наблюдать за противником лежа. Но потом тоже залезли на деревья.
Вскоре мы услышали звук шагов, и почти сразу под нами начали проходить взводы лыжников и пеших «противников». Нас обнаружили только тогда, когда один из нас, сидевший недалеко, выдал свое
местоположение.
Я крикнул Соколову, чтобы он слезал и бежал. И сам быстро слез и побежал в лес. Неожиданно я натолкнулся на одного человека и решил, что попал в «плен». Он окликнул меня: «Пароль!» — «Луна!» — «Какая прекрасная погода!»
И мы с ним начали путешествовать. Через некоторое время натолкнулись на группу ребят. Я решил, что это противник, и убежал в лес, а потом перебежками и переползаниями добрался почти вплотную к ним.
Через некоторое время я услышал хохот, крики «Ура!» и песни, а потом голос Шарова — то были наши. Пришли Соколов, Аксенович, Абабков — они попали в «плен». Домой пришли в половине восьмого утра, улегся спать».
«А валенки — в починке»
Несмотря ни на что, жизнь продолжается, и в ней есть место всему — и развлечениям, и любви.
«2. 11. Пришли дядя Коля и Еськов, устроили шахматный матч. Победил Еськов, я — на втором месте. После обеда понес корзину с бельем на речку, а потом отправился к Симке. Застал его в разгар работы: он с засученными рукавами и бутылкой керосина ползает по кровати, обливает щели керосином».
«4. 11. Приехали из колхоза Аксенович и Марина, привезли зерно вместо муки. Я заработал 2,5 пуда — больше всех в классе».
«23. 11. Утром пришел Аксенович с ружьем, чтобы идти в лес пострелять. Я быстро вскочил, стал одеваться, но тут обнаружилось, что сапоги надел отец, а валенки отданы в починку. Пришлось ждать, когда придет отец. Сели играть в шахматы. Когда надоело, стали заводить патефон».
«30. 11. Рано утром разбудил отец. Попили чаю и пошли. Бродили по лесу с семи до 12. У меня здорово замерзли ноги. В лесу наткнулись на большой шалаш. Разожгли в нем костер и поели. Ноги быстро отогрелись, и мы пошли дальше. В одном месте взлетела пара рябчиков. Отец начал их манить. Вскоре один прилетел и сел на дерево шагов за 20. Я вскинул ружье и выстрелил. Рябчик упал. Я стал подкрадываться ко второму, но он не откликался, и я его не нашел. Когда пришли домой, мама накормила нас пирогами из заработанной мной в колхозе муки».
В трактористы!
«8. 12. Сегодня передали по радио об объявлении войны Японией США и Англии».
«14. 12. Вчера Германия и Италия объявили войну США. Вчера же передавали о сильном разгроме немецких войск у Москвы. Взято много городов, вооружения и одних только убитых у них 85 тысяч».
«17. 12. Вечером в школе было собрание. Нам объявили, что мы без отрыва от учебы будем учиться на трактористов
и комбайнеров, а весной — работать в колхозе».
«19. 12. Договорились с ребятами сегодня фотографироваться. Ребята стали подходить. Но в фотоателье было много народу, и мы решили отложить…»
Это — последняя страница. Неизвестно, что заставило Евгения бросить дневник (надоело? пропал интерес?), но факт остается фактом…
Пропал без вести
С помощью Подольского госархива поисковики из школы № 11 сумели проследить боевой путь автора дневника и вот что выяснили:
«Осенью 1942 года на Северном Кавказе шли страшные бои, здесь в буквальном смысле решалась судьба страны и народа. Сосредоточив основные силы в районе Моздока, гитлеровцы намеревались
в дальнейшем захватить перевал через Терский хребет, который открывал путь к Грозному, Махачкале и Баку. Свой вклад в разгром вражеских дивизий внесли бригады 11-го Гвардейского стрелкового корпуса, в состав которого вошел и 98й Гвардейский артиллерийский полк, где воевал Евгений Москвин. Именно здесь, в районе Моздока, который немецкие солдаты называли «Долиной смерти», 27 августа 1942 года младший сержант, разведчик Москвин пропал без вести».
Дочь Нины Крыловой в гостях у поисковиков школы №11.
А его первая и единственная любовь — Нина Крылова — после окончания курсов медсестер не ушла на фронт. На войну ушла ее сестра Мария, а Нина работала экономистом на Миасском напилочном заводе, вышла замуж. Ее дочь, внуки и правнуки сегодня живут в Миассе.
Фото предоставлены школами № 11 и № 1, Миасским краеведческим музеем.
