27 января, — День снятия блокады Ленинграда. Святой день, который в какой уже раз подтвердил старую истину: русского человека не сломить — и не только солдата, воина, но и ребенка, старика, женщину. Жители осажденного фашистами Ленинграда выживали как могли.
Что, казалось бы, особенного сделали блокадники? Воевали? Громили врага? Бросались под танк с гранатой?.. Нет, они просто жили — жили наперекор врагу, назло самонадеянному фашисту. Жили и верили в победу своей страны, в правое дело воевавших мужей.
Память о подвиге блокадников год назад была увековечена музеем школы № 16, где появился целый раздел по этой теме. С разрешения руководителя музея Любови Карпенко мы знакомим читателей с отрывками из воспоминаний членов «Блокадного братства».
Лариса Сергеевна РАДОЧИНА:
«Куклу поменяли на десяток яиц»
— Во время блокады главным кормильцем большой семьи (две бабушки, мама, мамин брат Рейнгольд и я, трехлетка) стала мама. Все мы были на ее иждивении, получали по 125 г хлеба, а основной пищевой добавкой к хлебу была рыбка колюшка — мелкая, невкусная, которую даже птицы не ели. Из колюшки мы делали котлеты.
В конце 1942 года меня и моего 14-летнего дядю Рейнгольда отправили в эвакуацию в сопровож-
дении бабушки. Во время переправы машина с вещами ушла под лед, остались у нас сумка с документами и кукла. До места назначения ехали в товарных вагонах, было очень голодно. На остановке бабушка поменяла мою куклу на десяток яиц.
В мае прибыли в Краснодарский край, а в конце июня село заняли немцы. Мой дядя ушел вместе с мужчинами к партизанам. Во время оккупации я часто болела, и бабушке приходилось оставлять меня одну и идти рыть окопы под дулами немецких автоматов.
Герман Иванович НОВОЖИЛОВ:
«Суп варили из сыромятных ремней»
— Было мне десять лет. Играли с друзьями в лапту, а вышедшая из дома женщина сообщила о войне. Родители были на работе. Первым вернулся отец, имевший опыт участия в первой мировой войне, и прямо заявил, что война будет очень тяжелая. Он не ошибся. В магазинах возникали очереди за продуктами. Чтобы люди не вставали по несколько раз, назначались контролеры-коммунисты. Среди них была и моя мать.
В июле ушел добровольцем на фронт брат в свои неполные 18 лет. В августе получили от него одно письмо, больше писем не было. Отца призвали в ополчение, где он и умер.
Были голод, холод, артобстрелы, бомбежки, вши заедали. Не было воды. Мама ходила на Неву с двухлитровым бидончиком, так как нести что-то более тяжелое не хватало сил. Дров не было, сожгли всю мебель.
На мою детскую карточку выдавали 125 г хлеба, иногда с добавлением опилок. Маме на работе давали суп из сыромятных ремней, жижу она выпивала, а остатки ремней приносила домой. И мы снова варили их. Ели столярный клей.
Бабушка умерла от голода в мае 1942 года, а в конце года мы с мамой эвакуировались в товарняках в Омск, а оттуда в Миасс.
Татьяна Георгиевна ДЖИЕМБАЕВА:
«В наш дом бомба не попадет!»
— Когда началась вой-
на, мне было три с половиной года, младшей сестренке — два, а братику всего месяц. Отца и дядю сразу мобилизовали. Дедушку не взяли на фронт по старости. Жили мы в ожидании объявления тревоги. По сигналу «Тревога» быстро брали свою одежду и бежали в бомбоубежище. Не успевали подняться, как снова объявляли тревогу.
Однажды дедушка сказал: «В наш дом бомба не попадет!» Мы решили: «Будь что будет!» — и больше в бомбоубежище не спускались. На вой и свист разрывающихся бомб уже реагировали более спокойно, но все равно было очень страшно.
Зиму 1941 года пережили, так как были какие-то запасы. Дядя осенью привез машину дров, нас это и спасло. Топили голландку (это круглая печка), все ютились около нее.
Голод одолевал все сильнее. Как-то раз мама выменяла вещи на пшено, бабушка нечаянно немного рассыпала, так мы с сестренкой языком собирали зернышки, которые застряли между половицами.
Весной 1942 года умерли от голода дедушка и маленький братик. 1943 год был еще тяжелее, и нас эвакуировали. Первое впечатление на Большой земле — увидели кошку. И впервые за все время блокады улыбнулись…
Людмила Алексеевна ТОМИЛОВА:
«При бомбежке звенели стекла…»
— Помню, как при бомбежке звенели стекла в стеклянных дверях, а мы бежали прятаться в бомбоубежище. Чтобы утолить голод, собирали траву на Марсовом поле. Запомнился мертвый мужчина, вмерзший в снег прямо у порога дома…
В марте 42-го эвакуировались по Дороге жизни вместе со старшим братишкой, беременной мамой, отцом-инвалидом и бабушкой. Ехали по льду на машине, разгрузились на берегу и стали ждать поезда. По какой-то причине отошли от выгруженных вещей — и тут в них попал снаряд. Остались мы в чем были…
Раиса Александровна ТКАЧЕВА:
«В школу ходили под вой снарядов»
— Родилась я в Кронштадте. После окончания первого класса меня отправили в пионерский лагерь. Там и застала нас война. Нас разбудили рано утром, и мы никак не могли понять, почему пионервожатые ходят с ружьями.
Спустя время вышел приказ об эвакуации детей без родителей. Мы с двоюродной сестренкой Женей (она в то время ходила в детский садик, а я за ней присматривала) уехали, но примерно через две недели Женина мама разыскала нас и забрала домой.
Наши мамы работали в воинской части, у них за городом было свое подсобное хозяйство, где родителям выделили две грядки. На этих грядках мы сажали картошку.
А еще нам помогали выжить простые моряки. Когда мама и тетя Маша приносили тарелку перловой каши или гороховый кисель, то для нас наступал праздник.
В 1942 году в одной из казарм открыли школу, и мы ходили в нее под вой снарядов и бомб. Занятия часто прерывались из-за бомбежек и обстрелов.
И все же, несмотря на все сложности блокадного времени, нам в школе устроили новогоднюю елку, подарили гостинцы: большое красное яблоко, карамельки и коробочку замороженной засахаренной клюквы. Так мы и жили вплоть до снятия блокады.
Тамара Борисовна БАЛАКИНА:
«Это не моя мама! Моя – молодая и красивая!»
— Когда началась война, мама с папой находились на работе, а бабушке пришлось успокаивать нас — меня-трехлетку, шестилетнего брата и годовалую сестренку.
Мы очень ждали маму, которая приносила хлеб. Я сразу брала свою долю, съедала ее, забиралась на комод и молчала. Сестренка плакала и просила еще. Потом мама перешла работать на почту, приносила клей, варила его и кормила нас.
Друг за другом умерли брат, сестра, бабушка, а потом и папа погиб при бомбежке цеха.
Осенью-зимой 1942 года был издан приказ об отправке детей в эвакуацию. По Ладоге нас перевезли на другой берег, были сильные волны, нас тошнило, мы плакали. Добрались до поезда, сели, а немцы стали бомбить железнодорожный мост. Поезд успел проскочить — и мост обрушился.
Приехали на Алтай. Поселили нас в большом рубленом доме (оказалось — школа). Накормили кашей из пшеницы, в которую положили немножечко сахара. Это была такая роскошь, которой мы давно не пробовали. Местные жители приходили к нам часто и всегда что-нибудь приносили.
Осенью 1945 года всех, кому родители писали письма, стали готовить к возвращению.
На вокзале в Ленинграде мама встречала меня, но я не пошла к ней, плакала, кричала: «Это не моя мама! Моя мама молодая и красивая!» Домой меня отвезла воспитательница… Она просила маму не отдавать меня в школу, чтобы я успела привыкнуть к дому.
