Продолжаем публикацию дневников Виктора Дмитриевича Шепеля, начатую нами в «МР» № 139 от 15.11.2012
И снова ЗиЛ, и снова цирк…
«Вернувшись из армии, я узнал, что наша заводская акробатическая секция не распалась, а наоборот разрослась. Теперь мы уже готовили номера по семи акробатическим жанрам: крафт-акробаты, эксцентрики, воздушные гимнасты на трапе, пластические этюды, жонглеры, акробатические танцы. На базе ДК МосЗиЛа было решено провести смотр художественной самодеятельности, наш акробатический коллектив разделил первое место с оперным самодеятельным коллективом Горьковского автозавода, поставившим оперу «Русалка». Премия ВЦСПС была значительной, основную часть денег мы направили на покупку 200 метров черного бархата, нужного для оформления номера с участием «человека-невидимки», всегда вызывавшего шквал аплодисментов.
Акробатический номер представлял собой танцующую пару, видимую для публики, и помощника, третьего партнера, одетого в бархатный костюм, который сливался с задником сцены и не был заметен зрителю, но именно он помогал партнерам выполнять фантастически сложные движения, поддерживая их в нужный момент. Номер длился 7-8 минут, был предельным по напряжению человеческих сил. Уйдя со сцены, мы уже не были способны ни на что другое, кроме отдыха. Особенно доставалось «невидимке»: когда он снимал маскировочный костюм, с него пот стекал ручьями.
За время моего участия в художественной самодеятельности МосЗиЛа с 1932 по 1941 год в моей памяти сохранилось много интересных эпизодов.
Концерт на канале
…В 60 км от Москвы находится город Дмитров. В те годы он стал центром строительства канала Волга — Москва протяженностью 120 км. В шесть часов вечера в субботу колонна из 11 автобусов с самодеятельными артистами отправилась в Дмитров с концертом. Ехали с приключениями. Транспорт был тогда несовершенным. Стоило выйти из строя баллону колеса у одного автобуса, как все остальные останавливались и ждали его не по одному часу. Добрались до строящегося канала в час ночи, а в два начали концерт.
Несмотря на поздний час, зал был полон. Не уместившись в зале на скамейках, строители стояли в проходе, в дверях, сидели на подоконниках и даже на полу перед первым рядом скамеек. Первым номером программы был хор. Выход его занял несколько минут — настолько многочисленным был коллектив. Когда на сцене не осталось места, участники хора начали вставать перед сценой. Эта бесконечная живая цепочка людей, одетых в красивые платья, заставила оцепеневший от неожиданности зал разразиться бурными аплодисментами.
Концерт закончился в пять часов утра, воскресенье мы встретили на берегу будущего канала Волга — Москва. Еще через два часа нас накормили, а потом повезли осматривать объекты. Впервые я увидел громадные шлюзы, искусственный канал, водонасосные станции, перекачивающие миллион кубометров воды за минуту…
На волоске от смерти
В один из субботних дней меня предупредили, что в воскресенье в гостях у автозаводцев будет председатель ЦК компартии Испании Долорес Ибарури. На другой день во время официальной части, предшествовавшей концерту, я мог в нескольких шагах от себя видеть легендарную женщину, имя которой было известно всему миру. Но не только этим был знаменателен день. На концерте мы вместе с партнером выступили с воздушным номером на трапеции. До пола сцены — 14 метров. Для предохранения от соскальзывания с трапеции я применял ножное лонже, скрытое под трико на правой ноге. Наружу в начале ноги выносился небольшой крючок, а в конце ноги — кольцо. Выйдя на трапецию, я их соединял, образуя замкнутую линию вокруг трапеции. Опуская корпус тела вниз, я мог брать в руки или в зубы любой предмет, не опасаясь соскальзывания. Отработав в концерте, уехал домой. Вынимая костюмы и лонже из чемоданчика, я нажал на крючок, и он разломился как хлебный сухарик. Несколько минут я стоял как завороженный, держа в руках этот «сухарик». Еще час назад две жизни висели на этом крючке, вернее, на волоске от смерти… Я знал ответственную роль крючка и кольца в лонже, и все же трещинка оказалась незамеченной.
Кульбит в сползающих брюках
Мы ставили эксцентричный номер под названием «Китайский стол». Чертежи стола я выполнил сам, но в модельном цехе отказались его делать. Шло время — наш заказ не двигался с места. Рядом со мной в техчасти сидела Клава Круглова, известная своей решимостью и прямотой, участница драмкружка. Узнав о наших затруднениях со столом, она позвонила старшему мастеру модельного цеха: «Дядя Вася, стол готов?.. Да вы что там все, с ума посходили? Я послезавтра должна танцевать на этом столе! Только попробуйте к вечеру его не сделать!» И последовал такой поток ругательств, что пришлось заткнуть уши. На другой день к обеду меня известили, что стол готов.
Через два месяца состоялось первое выступление на нем. Казалось, все было учтено до последних мелочей, но вдруг при скольжении на животе через стол (а номер шел в быстром темпе) выступающий Василий Зиновьев за что-то зацепился, и у него оторвалась единственная пуговица, удерживающая брюки на поясе. Моментально оценив ситуацию, придерживая брюки руками, Зиновьев выкатился со сцены кульбитами. Пока ему за кулисами пришивали пуговицу, его партнер Жорж Васильев развлекал зрителей, которых в зале было около полутора тысяч человек, другими трюками.
Встреча с челюскинцами
Акробатическая секция была участницей встречи челюскинцев на Красной площади. Одетые в красные футболки и белые брюки, мы вместе с представителями трудящихся автозавода стояли в первом ряду прямо перед Мавзолеем Ленина. Легковые машины доставили героев из московского аэропорта на Красную площадь. На трибуне мавзолея их встречали руководители партии и правительства. Я отчетливо видел челюскинцев: Шмидта, Папанина, Кренкеля, Леваневского, Ляпидевского, Каманина и многих других. Среди них была и женщина, родившая девочку на дрейфующей льдине, она держала дочку на руках.
На бомбежки не обращали внимания
С началом войны наш рабочий день в техчасти удлинился с девяти утра и до восьми вечера, работа художественной самодеятельности прекратилась. Первый налет фашистской авиации на Москву в июле 1941 года застал меня возвращающимся с работы домой на площади «Застава Ильича». Нас сопроводили в убежище. Бомбежка длилась до пяти утра — ехать в Люблино, где я жил, было бессмысленно. Пришлось вернуться на завод.
Начались ежедневные налеты врага, которые длились с девяти вечера и до раннего утра. Трудно было работать без сна. Фашисты добивались психологической деморализации москвичей, но просчитались: мы работали с еще большим энтузиазмом и научились использовать кратковременные перерывы между бомбежками, а потом и вообще перестали обращать на них внимание.
Конструкторов перевели на казарменное положение. Три-четыре часа сна рядом с чертежными столами — и снова за работу. Первые дни было трудно, клонило в сон, а потом мало спать вошло в привычку и все уладилось. Отрывались от чертежной доски только тогда, когда наступала очередь дежурить на крыше цеха для сбрасывания с нее зажигательных бомб. На автозавод была сброшена всего одна фугасная бомба, застрявшая в вагранке литейного цеха серого чугуна и не разорвавшаяся. Когда саперы ее разобрали, то обнаружили вместо детонатора кусок бумаги, где на немецком языке было написано: «Мы, немецкие рабочие, с вами, советские товарищи!»
В ночь с 5 на 6 августа фашисты подвергли обстрелу Люблино. Дом, в котором я жил, барачного типа, многосемейный, сгорел полностью. Ничего мне не было так жалко, как сгоревших программ моих выступлений в художественной самодеятельности, газет с фотографиями и статьями о моей рационализаторской деятельности, ибо все это было частью моей духовной жизни. К счастью, бумажник, пропуск и паспорт сохранились в карманах брюк.
На восток…
С первого же дня я был включен в бригаду по демонтажу и эвакуации литейного и электрооборудования на Восток. Неделями мы не покидали завод, работая по 16-18 часов в сутки. 20 ноября я занял место на нарах товарного вагона, и поезд повез меня на восток.
Это была тяжелая и памятная поездка. В товарном вагоне — нары из досок в два этажа и посередине железная печка-буржуйка. Здесь ехали семьи литейщиков со своими скромными пожитками. Выданных в Москве продуктов, и так-то расходуемых с большой экономией, хватило на полдороги. На станциях покупали продукты у местного населения, платя за них бешеные деньги: масло сливочное 1000 руб./кг, булка хлеба — 100 руб., ведро картошки — 200 руб.
Конец ноября-начало декабря были отмечены сильнейшими холодами, свыше 40 градусов. В товарняке стены были одинарными и даже со щелями. Печь топили непрерывно, пиля и рубя тут же в вагоне раздобытые на станциях дрова. Она раскалялась добела, стоять около нее было невозможно, но стоило только перестать топить, как она быстро остывала и в вагоне воцарялся холод. Пришлось мне заняться рационализацией. На одной из станций я отыскал планки, кирпич и проволоку, обложил буржуйку кирпичом, накрепко скрепив проволокой. Площадь печи стала в три раза больше, а тепло держалось в несколько раз дольше. Около печи можно было стоять и греть на ней чайники, чугунки и др. За такое «удобство» пассажиры вагона отблагодарили меня сковородкой жареной картошки, и мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел…»
(окончание следует)
